Протоколы колдуна Стоменова. Часть
4.
Тринадцатый день допроса, 7 августа, понедельник...
Следователь: - А
почему именно тринадцать, Андрей Николаевич? Не семнадцать, не тридцать, не все
пятьдесят, в конце концов? Отчего так? Стоменов (поведя плечами): - Так Никола
определил. Чтобы род наш крепок был веками, продолжение свое имел верное -
надобно, чтоб не менее тринадцати Магов Смертных было, такую же Силу имеющих,
что и Никола имеет. Тринадцать необязательное число будет, потому как может быть
и больше. Но меньше никак нельзя!
Следователь: - Тринадцать вместе с Николой
считается?
Стоменов: - Ну чего как дите малое, Сергей Дмитрич... Конечно с
Николой, а как иначе? Все мы одной Силы будем, только вся и разница, что
порождение магическое он нам дал. Так вот, слухай далее... Это я для словца
красного сказал, что надобно тринадцать камней краеугольных пренепременно. Так
статься может, что и меньше нас будет. Но тогда не будет у нас уверенности
твердой, что жизнь нашу земную в полной сохранности обеспечим. Может статься - и
ничего все будет, но непреклонности нет...
Следователь: - Не очень я тебя
понимаю...
Стоменов: - Чего тут неявного? Вообрази, к примеру, что мы тучи
грозовые в нужных местах отводим, разразиться им не даем. Когда нас тринадцать
или более, то тучи эти мы пренепременно все отведем, но когда нас меньше - можем
и не сдюжить, не поспеть везде. Тогда, если вдруг несметные грозы нахлынут, то и
сгинуть могут многие из нашего рода. Ну а если мало гроз выйдет, то и все
обойдется... Кумекаешь?
Следователь: - Стараюсь изо всех сил. А Хранители
ваши как же?
Стоменов: - Ой, Сергей Дмитрич, не докучай старика! Хранители
нам подсобляют, каждому в отдельности - от всякой случайности берегут. Чаще
всего незримы деяния ихние, живешь ты спокойно и безмятежно, потому как многие
беды они отводят. Но и приходят к тебе нередко, ответы дают, назидание делают
или предупреждения разные. Хранитель - он как оберег будет, он к роду твоему
отношение имеет мельчайшее или не имеет его вовсе, а только о сохранении тебя
печется. Мы же - небо порождаем ясное для всех из рода Кривошеевского и
Никитовского. Оттого - как семя наше по миру хождение имеет великое, так и нам
надобно по миру быть разбросанными на больших друг от друга отдалениях. Уразумел
теперь, для чего уход мы из деревни своей сделали и по землям разным
находимся?
Следователь: - Кажется, да... Только чего ты мне такие бравады
пел, что каждый сам по себе и только на себя надежду имеет? Обратное ведь сейчас
говоришь, Андрей Николаевич!
Стоменов: - Это пока в Силе наш род - вот и
кажется, что перегиб я делаю. Но случись, как я сказывал, что меньше тринадцати
нас станет, что Силы общей нашей недостаточно будет - тогда и уразумеешь, что
правду ведаю. Тогда в моменты опасные может любой из нас с враждебностью не
сладить, но не будет у такого помощи от рода Кривошеевского. А роду нашенскому
быть или в Силе, или не быть вовсе.
Ты не подумай, Сергей Дмитрич, что к роду
нашему я всем причисление делаю, кто произошел от семени Кривошеевского, аль из
чрева породилс Никитовского. И далеко не любое семя третьеколенное к роду нашему
принадлежность будет иметь, а лишь то, которое путь в жизни этой прошло
намеренный, магический. До тех пор, пока статься это может, хранители, намеренно
нами приставленные, подле него будут, но как истек срок - и покинут они его,
оборвется ниточка родовая. Дальше его судьба уже не интересует никого из рода
нашего. И с бабами Никитовскими примерная наука выходит - там в порождении
только баба и должна быть, чтоб к роду иметь причисление. Коли родился у
Никитовской парень, а девки нет, вот и прервалось родовое продолжение. Но девка
Никитовская, если народится, уже в следующем колене род продолжить
могет...
Следователь: - Погоди, Андрей Николаевич, погоди! В третьем колене -
это, выходит, у тебя сын родился, у сына сын и если у следующего тоже сын будет
- именно он род продолжает, так? (Стоменов кивает) Если женщина родила дочь, то
дочь этой дочери станет роду принадлежать, верно?
Стоменов: - Нет, Сергей
Дмитрич, никакой уверенности, что сын с третьего колена или дочь со второго
частью рода Кривошеевского станут. Чаще - и не становятся как раз. Но если Путь
свой проходят - тогда все верно...
Уразумел теперь, отчего деток наших по
миру этому во множестве ходит, а в роду самом никак не больше пятидесяти будет
всего? Уразумел, вижу. Теперь на другое ответ тебе дам, что узнать хочешь
(следователь шутливо грозит Стоменову пальцем). Да, может статься, что в первом
уже, или во втором колене, хворый человек окажется или немощный, но плод
породить сможет. Никак семени, которое семя породит нужное, мы не способствуем,
за их судьбою не приглядываем, Хранителей нету рядом с ними. Кого больной
породит - как не другого больного, так ведь думаешь? Только не выходит так, как
ты полагаешь. Здоровья семя Кривошеевского любому, из него взращенному, лет на
сорок хватит, никак не меньше. Спорить с тобой не буду, не всегда семя колена
третьего здоровье великое имеет, да только одно известно доподлинно, что кто
Путь проходит магический, тот и здоровье надобное обретает вскорости, и тогда
только семени своему ход дает дальнейший. Вот так будет, Сергей Дмитрич,
предполагать всякое можно, да только делается многое, чтоб не было предположений
всяких в жизненности нашей... (помолчав немного) Со стороны послушаешь, небось,
дак лучше и не жить вовсе, чем такую науку сложную постигать... (улыбается) Нет,
Дмитрич, светло мне живется, безоблачно, сладостно. Ты вот меня понять силишься,
но мне тебя понять много труднее будет, коли заговоришь о своем... Только не
заговоришь ты, знаю и не прошу поэтому. Оно и ладно, потому как не стал бы я
тебя слухать, Сергей Дмитрич. Да, не стал бы...
(Через некоторую паузу) Еще
вот чего тебе поведаю... Попомни вещь одну очень сурьезно, так как многое она в
тебе развернуть сможет, если усвоишь. Ты, Сергей Дмитрич, нужду ко словам моим
имеешь некоторую, а я, глядишь, да и скажу многое, чтобы тебе удовлетворение
дать. Тогда ты меня бойся, как и всякого другого страшись, кто с подмогою к тебе
приходит. Когда человек случайный или намеренный тебе помощь делает, он потом
всю жизню свою в ожиданиях, что ты ему в ножки ежеминутно поклоны отвешивать
зачнешь. Людишки - они о добре говорят только, но добра истинного не много деят,
больше наград разных от него жаждут. Говорится в книгах - дескать, стучи и
откроется, но говорю я тебе: не стучи вовсе, или колотись только по нужде
смертной. Но еще более - за стол не садись, если дверь эту тебе открыли и
приглашают, потому как не выйдет тебе на пользу это... Кровью истекаешь если, то
к тому стремись, кто залечит рану твою, а поутру и не вспомнит, что ушел ты, не
благодарствуя и не прощаясь. Вот добро истинное, если тебе угодно представленье
о нем заиметь. А коли нет человека такого, лучшим смерть принять будет, чем у
жалосливых и благодарностей ожидающих лекариться...
Следователь: - Сурово
говоришь, Андрей Николаевич! Даже если и прав ты - не бывать по-твоему. Мир
такой, какой он есть, его не переделать... Стоменов: - А мир переделывать и
надобности нет, он завсегда справедливый выходит. Вот говор идет иногда, что в
тюрьмах закон волчий держится. Мне довелось однажды с вором разговор весть, так
они как говорят? Не жалей, не бойся, не проси... И слова эти верными будут, как
бы тебе обратного ни хотелось, но только это слова лишь, а по делу все иное
выходит и люди те много хуже волков выходят. Но Маг Смертный жалости не знает,
потому как Силу имеет... Он Смертную науку ведает, посему и страха не терпит...
И не просит, потому как Силы его лишает деяние
сие...
--------------------------------------------------------------------------
Кристо
Ракшиев (дневники)...
...Сон неожиданно взорвался в моей голове ослепительной
вспышкой. Потный, мокрый, я лежал в своей постели, и мысли мои были светлы, как
никогда раньше. Ночной прохладный сквозняк торопливо пробирался сквозь раскрытое
окно, блики ползли по стене и умирали в углу комнаты. Я прикидывал так и этак,
но из ЕГО слов мой мир рассыпался снежною пылью. Он был непрочен, этот ЕГО
мир... И вдруг все сложилось в моей голове. Я лежал и наслаждалс этим. Я
наслаждался ощущением собственного ничтожества. Я восторгалс красотою и
великолепием его мира, который не существовал для меня... Я парил над землей,
переживая сумасшедший восторг озарения. Его мир не существовал для меня... Его
мир не существует для многих... Ни для тебя, и ни для тебя, и ни для тебя - суки
вы, суки, сукины вы дети! Не для вас, понимаете!
Он говорит для всех, но не
для каждого... Посмотри на себя, Сергей Дмитрич! Может, для тебя? Может,
вместишь? Фрейд, Фрейд, а ну-ка ты? Уразумел? Я смеюсь в лицо своей убогости, я
хохочу над вами всеми - размазывающими свои сопли на паперти церквей...
Ты
Маг, Кривошеев, и тебе не поклонюсь я... Но тому поклонюсь до земли, чье сердце
дрогнет и забьется в Силе небывалой! Ведь есть такой! Есть такие! Кто путь
пройти дерзнет, им поведанный, - поклонюсь я поклоном
великим...
--------------------------------------------------------------------------
Шестнадцатый
день допроса, четверг...
Стоменов: - В 1941 году, когда война началась, попал
один военный немцам в лапы со всем своим отрядом. Угодили они под бомбежку
лютую, ну а опосля, кто в живых остался, всех в плен взяли. И пошли они по
лагерям немецким странствовать: Майданек, Освенцим, Бухенвальд... Человечишко
этот, которого Степаном кликали, до самого конца войны по лагерям этим скитался,
но выжил, в трубу не попал, от голоду не помер, пулю свою не нашел. В сорок
пятом, весной, сгребли многих - и его в том числе - да и повели колоннами на
баржу старую. План у немцев таков был: загнать их всем скопом на судно это,
трюмы задраить, вывести баржу по реке да там их всех и потопить разом... Немец
уже другой тогда был, поверженный, равнодушный ко многому. Вот Степан и еще трое
товарищей его этим-то и воспользовались. Шмыгнули они в яму бомбовую, когда
колонна шла, и затаились - а никто и внимания на это не обратил. Свезло, значит.
Ну они и бежать... В деревню какую-то забрели - а там нет никого, ни немца, ни
жителя, совсем недавно ушли, еще пища на столах теплая. Ну, сотоварищи Степановы
на еду и набросились с голодухи-то лагерной, а Степан чуть поел и говорит мол,
будя, ребята, а то помереть можно от сытости неожиданной, желудок не сдюжит.
Ребятки-то его не послушались и кушаньев вволю наели, да только прав Степан
оказался - померли они все уже к ночи. Схоронил их Степан, сил своих малых не
пожалел, а тут и войско советское подоспело: хвать Степана - и в тыл с курьером,
разбираться, значит, как он измудрился, вражина, в лагерях-то фашистских
оказаться. НКВД его быстро в оборот взяло - содрали одежу, да и спрашивают: "А
где у тебя, родимый, наколочка лагерная будет, а? В очередь на крематорий стоял?
Стоял. А наколочки номерной не имеешь, хотя у всех других имеется она. Как это
понимать прикажешь?" Степан говорит: - "Хоть режьте меня, хоть стреляйте без
суда и следствиев, да только правду я говорю. Полк у меня такой то, часть
такая-то, проверьте". Проверили - есть такое дела. Ну, ему отметочку в документ
- и на фронт, шофером, мол, повоюй пока, а живым останешься - мы с тобой еще
потолкуем. Сел Степан за баранку, да так до Берлина ее и крутил исправно.
Поправилс немного на кашах-то фронтовых. Пострелял даже малость, когда в засаду
немецкую угодил. Из рук чьих-то мертвых автомат взял, да и отстреливался,
четырех немцев положил. Автомат потом сдать пришлось, потому как не положено ему
было. А как только война закончилась - его НКВД хвать, и по-новому допрос ведет:
как, почему, кто в живых еще остался, кто помер из людей, ему известных, не
завербован ли, ну и всякое такое еще...А еще спрашивают: а не приходилось ли ему
делов иметь с неким Кривошеевым, который в лагере, ему известном доподлинно,
надзор вел в учреждении особом, которое измывательствами всякими занималось над
людом лагерным... А-а, навострил уши, Сергей Дмитрич, я вижу? Тогда дальше
слухай. Учреждение это славы особой не имело, потому как материалом людским
пользовалось весьма скупо и в живых никого не оставляло. Дела их были дл науки
какой-то деянные: то человечка в ледяной воде держут, пока не помрет, то
оперируют без всякого послабления, то ядами особыми травят. Выходило так, что
Степан единственный свидетель был, который Кривошеева узнать мог, потому как жив
остался и умертвлен не был, как все другие, в тех стенах побывавшие. А случилось
ему Кривошеева этого при таких обстоятельствах видеть: когда под бомбежку Степан
попал, засел ему под лопаткой осколок бомбовый. Да так неудачно, что наружу
торчал, болел страшно, гнил...
Приводят его в начале сорок второго к доктору
- а доктор и есть этот самый Кривошеев. Повалил он Степана на табурет, да и в
ухо ему шепчет: "Ты, милок, к боли-то приготовсь, потому как инструмент у меня
столярный будет, им я железку из тебя и выковырну, а наркозов вам, смертничкам,
не положено будет. Молись хошь богу, а хошь - черту, чтоб кровь потом
остановилась"... Уперся в спину Степанову сапогом своим, да клещами осколок-то и
вытянул - да так старался, что Степа сознание потерял. Очнулся он уже в бараке
своем - выжил, в общем. Яма осколочная в теле его на всю жизнь осталась,
отметина, клеймо Кривошеевское. Вот так он и познакомился с ним один
единственный раз. За что НКВД ему вольную и дало. "Если, - говорят, - изловим
когда Кривошеева, то тебя найдем, чтоб засвидетельствовал, а пока катись в
деревню свою и ртом лишнее не мели, а то языка лишим". Кривошеев этот, про
которого говорю я, - семя Николово будет. Семени нашего много по миру ходит, а
надобность в этом лишь в том, что через два поколения семя это плод нужный дает,
а в двух предыдущих - проку для нас никакого не будет. Почему я про Степана тебе
калякаю - поймешь скоро. Степан вернулся в свою деревню, к жене своей, детки
родились у него. Через некоторое время рядом с деревней ихней реку вспять
повернуть вздумались, вот и погубили окрестности многие - и деревню эту в том
числе. Перебралс Степан и семья его в город большой, а какой именно - не ведаю
я, и там зажили потихоньку. Детки подросли, сами семьями обзаводиться начали.
Только оказия там вышла, мне известная. Вышла замуж дочка Степанова младшая за
человечка семени этого, Кривошеевского. Сам Кривошеев, надзиратель лагерный, под
видом фронтовика по Руси скитался, да семя свое разбросать успел. Трое деток у
него значилось, да только две дочки померли обе, а сын-то его остался - и уж так
вышло - судьбою со Степановой дочерью сошелся. Вот то семя и есть плод
Николовый, а потому как случилась така оказия и так судьбы переплелись страшным
совпадением - посему быть сынку этому, рода Кривошеевого, много большую силу
иметь, чем Никола имеет. Так мне хранители мои сказывали, а я лишь слово в слово
тебе, Сергей Дмитрич, пересказываю. И то, что печать смерти Гришки Распутина
проявил он в рождении своем, - тоже правда, силу его являющая великую. Не имеет
он пока еще силы этой, мал будет, лишь от смерти случайной охраняется надежно...
Но к концу века нынешнего явится Сила его, и станет он Управителем Смертной Силы
Магии - и только тогда Никола смерть свою примет... А Кривошеев тот, надзиратель
лагерный, про которого я сказывал, погиб в семидесятом году, в Нижнем Тагиле
обитаючи. Изрубили топорами его собутыльники за слова какие-то неосторожные, и
схоронили торопливо в ямах свальных, где мусор жгут городской...
Следователь:
- А Степан этот что? Где он?
Стоменов: - Да живет себе как-то, а как именно,
мне не ведомо. Знаю я, что умрет он от болезни страшной, долгой, мучительной - а
скрутит его от чего? От того, что правды отведает, что дочь его с сыном вражины
лагерной судьбу свою сочла. Правда та нутро ему и выест... Умрет он с досадой
лютой на сердце, так никому ничего не сказавши. Ты это, Сергей Дмитрич, сможешь
понять - слово НКВД большую силу над судьбами людскими имеет... Следователь: -
Значит, Андрей Николаевич, нового Христа ты нам предвещаешь?..
Стоменов: -
Остынь, Дмитрич, о каком Христе речи ведешь? Я об Управителе нашем говорю, но
только Никола для людишек других - человек обычный, неприметный, Сила его людям
неведома, а о новом Управителе люди известие будут иметь, к Силе его приобщиться
смогут, знание Магии Смертной обресть. Христиане твои о жизни загробной пекутся,
да о милосердиях разных к себе и близким от бога всемогущего, а нас жизнь
загробная хранит и оберегает при жизни земной, а помереть час придет - примет
она нас, как и любого другого умершего...
Следователь: - А про загробную
жизнь поведать можете, Андрей Николаевич?
Стоменов: - Почему не поведать,
коли знаю? Когда я, Сергей Дмитрич, книги- то ради интереса почитывал, я про
магии всякие старался что нибудь добыть. Читаю - а там ну такую чепуху пишут,
тошно становится. Пишут там, значит, как правильно души мертвых со света того
зазывать. Какие-то заговоры, заклятья, то сядь по-особому, то питье пей
специальное - ну, скажу я, горазды на выдумку-то! А чтоб с мертвой душой
сообщиться - никакой науки особой не надо, они и так всегда с нами рядом ходят.
Только кликни про себя - душа какая-нибудь да заявится... Только людям все
Наполеона дух подавай али Ульянова, чтоб узнать, значит, плохо ему в мавзолее-то
лежится, или ничего. Душу конкретную простым кликом не кликнешь, ее искать надо,
как я Хранителей своих искал намеренно, а вот случайная забредет легко, и
поговорить с ней можно, пока не утомит тебя или ее. Либо родственники умершие
быстро приходят - только подумай, и они тут как тут, а так как людишки этого
ведать не ведают, то и бродит душа, значит, рядом, иль во сне приходит, где
сомнений у нас нету. Детки много большего взрослых видят, потому как разум у них
ясный, светлый, да только взрослыми он у них и отнимается. Калякает дите с
домовым, иль с духом каким-нибудь, а папка с мамкой его тут как тут оказываются,
говорят, что, мол, не придумывай да ерунды не говори, потому как нету никаких
духов, душ, домовых и русалок, а все это выдумки и сказки. Вот так деток разума
их ясного лишают, слепыми делают, хоть и глаза открытыми остаются... А душ
мертвых великое число по земле этой ходит, только чтоб заговорить с ними - вновь
научиться надо этому. Но это опосля я расскажу, а пока про вопрос твой
поведаю...
Царство мертвых необозримо будет. Нет там границ никаких и нет
места такого, куда душа бы смертная забрести не смогла. Вы вот звезды далекие
рассмотреть тужитесь, а духу смертному на той звезде побывать, что тебе голову
повернуть. Много слышал я от людев да из книг про чистилище, да про сковороды
жаркие, про ад и рай небесный, да только не сказывали об этом ни Никола, ни
хранители мои. Ад и рай, Сергей Дмитрич, в тебе самом заключаются в полной мере,
и только от тебя одного зависит, что будет дл тебя мир иной, который зовем мы
царством небесным - адом или раем... Вижу, не понимаешь ты меня. Смотри,
Дмитрич, Достоевского то читал поди, убил этот Раскольник (Случайное или
намеренное искажение фамилии героя романа Достоевского - Раскольников. -
Примечание автора) его старух - да и убил, что тут грешного то будет? Но выйди
так, что опосля этого он смерть скорую принял - выходит ему маяться вечно в
царстве ином, и ничто на свете муку его не утешит... Не потому, что убивец он, а
лишь потому, что муку эту терпел.
Или вот возьми мужика обычного, к хмелю
пристрастившегося, отрадой пьяной живущего - помрет он как то, и будет ему вновь
мука вечная, потому как страсть имеет эту, а удовлетворить ее нет у него
возможности никакой. (Следователь кивает головой). Закивал, закивал, аки лошадь
- понял, значит. В тебе, Сергей Дмитрич, ад и рай весь содержатся в полной мере,
и от тебя зависит, адом иль раем будет тебе царство мертвое. Следователь
(перебивая): - Постойте-ка, Андрей Николаевич... Получается... Значит, если вы
говорите, что Сила дается в противоположности, и на земле этой вы мертвое
почтением окружаете и Силу у него берете, то... Стоменов (перебивая): - Ай да
Дмитрич, вот не ожидал, соображение имеешь, право слово. Верно, верно судишь -
Сила в царстве загробном берется с места противоположного, то есть с миру
нашего, земного. Поэтому покойнички бессчетно по миру этому ходют - чуют Силу,
да только приобщиться к ней не могут. Это как людишки, что в дом Ленина толпами
огромными прут, - чуют Силу, да только не ведают этого, а если бы и знали, то
взять не смогли, потому как не умеют этого. Вот так, Дмитрич, получается, ходят
первые округ вторых, а вторые округ первых, а пользу не имеют, потому как не
знают... Только маги Силы Смертной приход имеют, когда захотят, и Силу берут,
сколько наказано Управителем их...
Бывает так, Сергей Дмитрич, что грешил по
меркам людским человек много, а как в царство мертвое попал - никакого наказания
ему и нет там, и обитается ему спокойно - а почему так? Потому, что
совестливостью себя не терзал, страстями многими не маялся - вот и покой
получил. Или полюбила баба мужика какого-нибудь, а мужик ее замечать не хочет.
Баба помаялась, мысль дурную имеет - не жить, мол, без него - и в петлю. Да
только бабе той и на свете том бессчетно муку принимать, другого ей не дано
будет. И не от того, что убила она саму себя, грешница и божья преступница, а от
того лишь, что саму себя наказала она на веки вечные... А другие - жили долго и
счастливо, да и умерли они в один день - так они, Дмитрич, и на свете том всегда
рядушком будут, в любви, покое и согласии великом. Вот оно какое будет, царство
небесное. Нет там судилища никакого, а суд всегда над собой сам чинишь - и никто
боле...
Если плотское страдание имеет человек, тело его недруг терзает, пытку
делает, или болезнь какая-то человека изматывает - освобождение будет человеку
этому, когда умрет он, боль земная на земле и останется. Но если, в царство
мертвых придя, душа лютой ненавистью мучителя ненавидит -страдание будет душе
этой, потому как нет возможности у нее месть свою осуществить. Даже и мучитель
если умрет, послабления не будет - страдать этой душе вечность неотвратимо.
А
посему выходит, Сергей Дмитрич, что рай если обресть хочешь на свете ином, то
живи, как угодно душе твоей, только умереть сумей бесстрастно, страсть свою с
собой не захвати. Как раньше бывало - старится мужик какой-то, так и от утех
плотских отходит, горькую не пьет и интереса не имеет, зла ни на кого не держит,
о богатствах и добре не печется - вот и умирает тихо, покойно, и в царстве
небесном жизнь покойную имеет. А мрешь если у сундуков своих огромных,
кручинишься о деньгах своих непотраченных - вот и прими на том свете муку
бесконечную, тобой порожденную...
Вит Ценев...
- Как обычный
среднестатистический гражданин, я весьма суеверный человек, и не очень мне
хочется думать над тем, что ждет меня после смерти. Когда думаешь о таких вещах
- постепенно накатывает страх, и больше об этом стараешься не думать. Говорят, в
психологии есть специальная теория о том, что основные человеческие проблемы
происходят от глубоко спрятанного страха смерти. В чем тонкости этой теории - я
не знаю, да и не стремлюсь узнать. Без воодушевления я взялся писать эту
книгу... Писать эту книгу... Мой читатель может спросить у меня - а в чем
заслуга твоя будет, Вит? Разве это ты написал, о чем мы читаем? Нет, написано
все это не тобой, а ты взял да и поставил имя свое на титульном листе. Отчего
поставил - пренепонятно нам, уважаемый писатель, объясните нам, а мы будем
премного благодарны.
Я отвечу тебе, наблюдательный мой читатель. Да, на
титульном листе мое имя, и я считаюсь автором этой книги. Почему? Буду краток,
так Кристо пожелал. "Вот записи мои, вот я сам, рассказать много чего могу, но
не осилить мне книгу эту, Вит, ей-богу, не осилить, поэтому пиши ты: помянешь
меня - хорошо, не помянешь - обижаться не буду. Хоть так пиши, что сам допрос
ведешь, от своего лица как будто, но только другого ничего не искажая - как по
стенографии моей есть - так и следуй. Только последовательность не соблюдал - то
одно нахлынет, и я запишу, более позднее, а то, после этого, другое - много
более ранний допрос. Путаница у меня и в голове, и в записях - тебе разбирать да
укладывать все это"... Пользоваться советом Кристо я не стал, следователем не
сделался и оставил все как есть, даже откровенную непоследовательность в днях
допросов Кривошеева сохранил в первоначальном виде. Так было в его тетрадках под
номерами "1", "2", ну и так далее...Не зная, что делать с дневниками Ракшиева, я
просто решил включать отрывки из них в контекст между стенограммами допросов...
Читать его дневники было тяжело, я осмелился убрать большую часть ненормативной
лексики и существенно подработал текст стилистически.
Писалось трудно, а
выразить свое отношение к написанному оказалось еще труднее... Книг существует
много, истины у всех разные. Я старался как мог понять ту странную философию,
которую он неторопливо излагал со строк стенограмм допросов. Иногда мне
казалось, что я понимаю, и даже больше - принимаю все то, о чем он стремился
поведать, иногда - словно надламывалось что-то, и чувствовал я только
одно-единственное - страх и отчаяние... Но шли дни, страх мой исчезал, и
появлялись неведомые Силы... ...И я снова сажусь за печатную
машинку...
--------------------------------------------------------------------------
Кристо
Ракшиев (дневники):
Мне снятся мертвые... Снятся почти каждую ночь, приходит
мать, приходит отец, говорят со мной о чем-то - долго и утомительно. Сплю плохо,
лекарства не помогают, часто кружится голова, силы на исходе. Мен беспокоят
слуховые галлюцинации - наверное, я схожу с ума, слышу какие-то голоса, звуки,
шорохи, стуки... Немного помогает холодный душ. Пишу семнадцатый день допроса.
Своих мыслей нет... СВОЙ
ПОЖЕЛАНИЯ И ВОПРОСЫ ПРИСЫЛАЙТЕ НА
МОЙ emai:
sergey-vampir@yandex.ru
|
